Эксперимент: редактор PEOPLETALK поступает в театральный

«Я на твоем месте сразу во МХАТ пошел бы», – говорит мне какой-то высокий блондин на проходной ГИТИСа в Малом Кисловском переулке. «И тебе привет», – отвечаю. Не очень-то мне нужны его советы – я здесь, у Института театрального искусства, чтобы понять, кто, зачем и почему поступает на актерский факультет и действительно ли это так сложно.

«У тебя прям типаж МХАТовский, понимаешь?» – продолжает блондин. Его зовут Андрей, и ему 22 года. Так уж получилось, что в списке наши фамилии стоят рядом. Да, на первое прослушивание записываются в порядке живой очереди – шариковой ручкой в обычную тетрадку. И все что-то возмущаются, бьются, кто первый, кто последний, будто стоят в очереди за колбасой. Андрей похож на хипстера – бородатый, в белых «конверсах» и темно-зеленом бомбере (под ним, правда, белая рубашка). «Да мне все равно на их требования, у них со мной личные счеты», – говорит он. Какие счеты, не рассказывает, что значит «МХАТовский типаж» – тоже, очень ему нравится уходить от ответов. Этакий псевдозагадочный парень.

Андрей поступает в пятый раз, рассказывает, что ему уже удалось пройти все этапы во МХАТ и «Щуку» (Щукинское училище), но ГИТИС для него принципиальная история. «Так ты, значит, тоже МХАТовский типаж?» – спрашиваю я. «А я универсальный!» – подмигивает мой новый знакомый и идет целовать всех поступающих так горячо, как будто это его родственники.
Таких, как Андрей (человек-оркестр), здесь много. Есть ребята и постарше. Они чуть ли не на головах ходят – любыми способами привлекают к себе внимание. Знают, кто и в какой комиссии сидит, как надо себя вести и какие стихи читать. Кажется, они приходят на прослушивание, чтобы давать советы. Такой закрытый клуб недотеатралов-неудачников (простите), которые не теряют надежды. Консультируют школьников и с важным видом сваливают все на везение.

– Тут дело даже не в таланте, к сожалению, – будет клеить девушку в цветастом платье Андрей, – а в том, насколько ты удачливая. У тебя как с удачей?

– Да нормально вроде.

– Так, может, поцелуемся?
Он еще не знает, что эта девушка успешно пройдет во второй тур. В отличие от него.

Жизнь поступающих в ожидании своей очереди выглядит так: кто-то активно жестикулирует, репетируя, кто-то декламирует свою программу на всю улицу, другие распеваются, третьи пьют воду («Так нервничаю, что вечно в горле пересыхает») и тренируют артикуляцию на фронтальную камеру, не забывая про снэпчат конечно. «А я, вообще-то, избегаю соцсетей», – говорит симпатичная миниатюрная брюнетка, которая пару минут назад расплакалась, когда ей сказали, что Цветаеву комиссия не признает. «А то снимешься в каком-нибудь дурацком сериале на НТВ, и начнут тебе всякие гадости в Facebook и Instagram писать. Что, вы думаете, Чиповская так редко фотки выкладывает?» «Так Чиповская на НТВ и не снималась», – отвечают брюнетке.

Вообще-то атмосфера нервная. Даже я начала переживать, что у меня программа не очень. Репертуар здесь предпочитают классический: никаких душераздирающих Асадовых, вместо Маяковского рекомендуется Есенин, на первых строчках Ахматовой и Цветаевой, как правило, останавливают.
На первом этапе нужно представить монолог, стихотворение и басню. Программу перед зеркалом я не репетировала и не учила что-то специально, есть у меня парочка «наизусть» в запасе: Рождественский, Довлатов (хотя из прозы сначала должен был быть румынский писатель Матей Вишнек, но «иностранцев» тут не признают) и крыловская басня о свинье под дубом.
А вообще, в конкурсе три этапа. Если проходишь в следующий тур, тебя ждут этюды, сценическая речь и пластика.
Знакомая актриса перед этим экспериментом посоветовала соврать, что мне 19 лет. 22 года для театрального – все равно что «в девках ходить» в 30 лет, почти неприлично. А на прослушиваниях твой паспорт никто не смотрит (собственно, как и результаты ЕГЭ).

Дресс-код я решила соблюсти: надела платье чуть выше колен и с открытыми руками, собрала волосы в хвост, немного подкрасила ресницы и подрумянилась. Джинсы на прослушивания девушкам надевать не советуют – комиссия должна увидеть «материал» во всей красе.
На просмотр приглашают по 6–10 человек. Ощущение, что идем на расстрел (по крайней мере, в воздухе витает что-то, похожее на отчаяние): ты оказываешься в каком-то тесном и темном помещении, через которое потом попадаешь в небольшую аудиторию, где важные дядечки выглядывают из полумрака с абсолютно безэмоциональными лицами. Я никого здесь не знаю, но ребята с трепетом переговариваются: «Вот этот седой, как его там… Он вообще очень крутой мужик». Из шести человек перед нами не выбирают никого. Андрей тоже не прошел – его дурацкая ухмылка сошла, борода погрустнела. Он видит меня и пожимает плечами. Никто не желает здесь друг другу удачи, «ни пуха ни пера» тоже, попробуй произнести имя черта всуе – это то же самое, что сказать «последний» вместо «крайний» (актеры очень трепетно к этому относятся). В общем, каждый сам за себя.

Мое хладнокровие испарилось, когда та самая девушка в цветастом платье начала чуть ли не задыхаться от перенапряжения.

– Я Марина, – отвечает она на мою протянутую руку.

– Ты не переживай так, – говорю я, как будто мы в приемном отделении больницы.

– У меня очень хорошая программа, не хочется облажаться.

– Только после меня! – пытаюсь шутить я.

Итак, мы стоим в темной комнате. Почему здесь занавешены окна, непонятно. Но времени думать об этом нет. Я нервничаю так, как будто сейчас решится моя судьба. Первая девушка начинает с «Вороны и лисицы», потом ее просят спеть (мама, а мне-то что петь, если попросят?!), высоко вытягивает «Миленький ты мой». Могу спеть Алсу, но тут же диапазон надо показать… Лепса? Не выдерживаю и тихо хихикаю. Далее выходит высокий скуластый парень. Читает Рождественского, к счастью, не мой стих. После – отрывок из Достоевского. Его слушают до конца, но басню просят не читать, им все понятно. Мне, кажется, тоже.

Я представляюсь, объявляю прозу (читать вроде бы можно в любом порядке) и тут же понимаю, что не помню, как начинается мой отрывок из Вишнека. «А можно Довлатова?» – спрашиваю я. Седой «очень крутой мужик» делает жест рукой: мол, валяйте. Начинаю отрывок из «Иностранки». Меня останавливают спустя минуту. «Спойте». Да вы что, серьезно? Нет, Кристина Агилера не пойдет. «На русском?» – спрашиваю. – «Желательно». Откуда ни возьмись из меня начинает голосить Николай Носков: «Я люблю тебяяя, это здоровоо». Фирменная песня в караоке, между прочим. Почти на одном дыхании читаю: «Ты мне сказала: «Ночью тебя я видела с другой…»».
«Вы во МХАТ ходили?» – спрашивает меня один из членов комиссии. Вопросы конкурсантам здесь большая редкость. «Нет», – отвечаю. Он что-то записывает.
Очень трудно определить, что присутствующие думают о тебе, еле успеваешь выдохнуть, пока слушаешь остальных. Марина и правда хорошо подготовилась. Кажется, ее остановили только однажды, попросили спеть и распустить волосы.

Из нашей шестерки прошли два номера: Марина и скуластый парень. Никто не будет объяснять, почему ты не прошел, – это пустая трата времени. И такой эксперимент – очень хороший урок для тех, кому по жизни не хватает объективности.
У меня же было чувство, как будто я только что прыгнула с парашютом.

Неудивительно, что те, кому не везет (или не хватает таланта), снова возвращаются. Хочется доказать и комиссии, и себе, что ты все-таки чего-то стоишь.