Наверное, сейчас нет более горячо обсуждаемой темы в Сети, чем сериал «Слово пацана». Говорят о сериале и на кухнях, и спорят на работе, и даже выбирают стиль пацанов как тематику корпоративов. Факт стоит признать: проект режиссёра Жоры Крыжовникова стал главным инфоповодом конца 2023 года. Мы тоже не остались в стороне и узнали авторитетное мнение писателя Константина Образцова о новом культурном феномене.
Константин Образцов, писатель
Константин, в одном из Ваших романов «Культ», который в ближайшее время планируется к экранизации, главными персонажами являются четырнадцатилетние подростки, создающие, по сути, собственную квази-религию. В популярном сериале «Слово пацана» тоже действуют подростки, которые совершают выбор в пользу своего рода «культа» криминальных «понятий».
Вы смотрели этот сериал как писатель, исследовавший тему подростковой культуры, или просто как зритель?
Меня попросили посмотреть с точки зрения современника изображенных в сериале событий, чтобы ответить на вопрос: неужели все было так страшно?! Действительно, юные герои фильма – это мои ровесники: действие происходит в начале 1988 года, им по 14, а мне тогда было 15, и я могу сказать, что очень многое в части материальной и социальной культуры передано изумительно точно, но в том, что касается жестокости подросткового мира поздней советской эпохи, столь же многое сильно смягчено.
Хотя я жил не в Казани, а в Санкт-Петербурге, но учился в «восьмилетке» самого неблагополучного на тот момент района, и могу сказать, что далеко не все, творившееся даже непосредственно в школьных стенах, можно не только показать на экране, но и описать в интервью. В «Слово пацана» достаточно жестокости и насилия, но о каком-то предельно суровом реализме говорить не приходится.
Если бы авторы вздумали вдруг следовать правде факта, то пришлось бы показать не только веселые посиделки юных гопников у костра с печеной картошкой, но и то, что они проделывают с повстречавшейся им на пустой улице одинокой девочкой, потому что никакие «понятия» не спасли бы ее от жестокого группового изнасилования всеми этими Ералашами и прочими верными друзьями. Или как ограбленному и избитому до потери сознания человеку открывают рот, кладут зубами на бордюр и прыгают сверху на голову.
Забавная история с отобранной шапкой получила бы продолжение, описанное в реальной криминальной хронике того времени: вскоре после того, как жертве ограбления чудом удалось с помощью милиции найти юных грабителей и вернуть свою шапку, ее нашли мертвой в той самой шапке, прибитой гвоздями к голове. Впрочем, это, возможно, мы увидим еще в сериале.
Во время так называемой «отшивки» струсившего и обманувшего товарищей пацана – и тут зритель сочувствует суровой справедливости, ну а как же! – на этого мальчика не плевали бы, а мочились всей бандой, потому что по правилам нужно именно так. Однако художественный сериал – это не документальный фильм, у него другие задачи. К тому же, было бы совершенно немыслимо сочувствовать персонажам, покажи авторы правду, как она есть.
Многие осуждают «Слово пацана» как раз за романтизацию насилия и жестоких нравов уличных подростковых группировок, вы согласны с этим?
Дело не в романтизации, а том, что события в сериале следуют своей драматургической логике, характерной для криминальной драмы. Развитие сюжета типично для этого жанра настолько, что можно было бы назвать сериал «Однажды в Казани» или «Славные пацаны», по аналогии с фильмами Леоне и Скорсезе.
В самом начале, когда невзрачный субъект вступает в мир криминала, он получает выгоды и преимущества: его частные проблемы решаются, новые друзья кажутся «славными парнями» и преступная жизнь изображается в подчеркнуто буффонном, даже юмористическом стиле. Затем следует первое столкновение с неприятной сутью уголовного мира, насилие перестает быть забавным, смерть, как ей и положено, выглядит страшной, и заканчивается все разочарованием, часто вместе с предельно кровавым финалом. Сам главный герой обычно дважды трансформируется по ходу развития сюжета: первый раз – в активного адепта криминальных понятий и отъявленного бандита, второй – в пережившего нравственный катарсис человека, многое переосмыслившего и готового к внутреннему обновлению.
Полагаю, что-то подобное мы увидим и в финале «Слово пацана», тем более что спираль насилия все более раскручивается, а события окончательно теряют налет очарования блатной романтики.
Замечу, что это вообще архетипический сюжет, характерный для мифов и сказок: профанный персонаж, который проходит путь инициации, чтобы завершить его настоящим героем.
Почему культура молодежных банд 35-летней давности оказалась интересной и привлекательной для современных подростков?
По той же причине, по которой блатные «понятия» были привлекательны и тогда, и сейчас: прежде всего, из-за отсутствия иных смыслов. Эти «понятия» притягивает душевная и ментальная пустота, и отдельный вопрос – как она образуется у подростков и почему ее невозможно наполнить тем, что предлагает условный мир взрослых.
В моем романе «Культ», который вы упомянули в начале беседы, четырнадцатилетние герои восполняют смысловой и ценностный вакуум тем, что создают свой собственный культ поклонения вымышленной богине, вдруг самым страшным образом исполняющей их просьбы. Это шокирует их, пугает, но не настолько, чтобы отказаться от простого обмена выполнения собственных желаний в обмен на чужие страдания.
Это, конечно, метафора. Но в сериале «Слово пацана» герои делают, по сути, тот же выбор: удовлетворение своих потребностей за счет боли и страдания других. Тут все имеет свою цену, и чем дальше, тем более кровавой она становится.
Вторая причина – в онтологической притягательности криминальных ценностей. Эту притягательность определяют почти десять тысяч лет господства патриархально-военной культуры с присущими ей родоплеменной моралью и ксенофобией. Жесткая иерархия и беспрекословное подчинение старшим привлекают отсутствием проблемы самостоятельного выбора и ответственности, помните, как у Высоцкого: «Не надо думать – с нами тот, кто все за нас решит». Тут решают старшие и «понятия».
Моральные нормы определяются категориями «свой» и «чужой», при этом «свои» всегда правы, а «чужие» — априори плохи, поэтому по отношению к ним оправдано любое насилие. Отметим, что эта двойная мораль очень точно отражена в поэтике сериала «Слово пацана»: когда «наши» грабят квартиру и уносят видеомагнитофон, это выглядит весело, лихо и пацанам даже как-то сочувствуешь; а вот когда этих пацанов беспощадно лупцуют «чужие», восстанавливая справедливость в полном соответствии с «понятиями», то уже не так весело. Разумеется, и первое убийство в сериале совершают «чужие», и насилие над несовершеннолетней творит тоже «чужой», а нам предлагается принять ту условность, в которой «наши» «универсамовские» оказываются носителями уличной нравственности.
Есть тут и характерный для традиционной культуры элитаризм, согласно которому общество разделено на неравные части: силовую элиту из «пацанов», живущих по «понятиям», и «чушпанов», по отношению к которым любое преступление – не преступление, и которых можно и должно избивать, обирать и насиловать.
На этой архаике тысячи лет базируются ценности самых разных формальных и неформальных общественных институтов, поэтому нет причин удивляться их привлекательности для подростков, которые, как известно, иногда очень плохо слушаются взрослых, но всегда идеально копируют их поведение.
Как представитель того поколения, испытываете ли Вы ностальгию по время просмотра «Слово пацана»?
Чехов очень точно написал про ностальгию: «Там хорошо, где нас нет; в прошлом нас нет, и оно кажется прекрасным».
Призма времени почти всегда окрашена в розовый цвет, особенно для тех, у кого все самые лучшие воспоминания в жизни связаны с детством и юностью. Есть и эффект подмены памяти: порой вместо подлинных воспоминаний мы пользуемся образом нашего прошлого, который создан в фильмах того или более позднего времени. Там всегда солнечно, там верная дружба, первая любовь, пионерские галстуки, а гостья из будущего, уносясь на сто лет вперед, обещает школьникам 85-го года, что все будет прекрасно.
Мы реагируем на узнаваемые материальные и культурные маркеры эпохи и непроизвольно радуемся встрече: кисточка на шапке-«петушок», фраза «у аппарата» при ответе на телефонный звонок, магнитофон, который аутентично несут на плече (правда, он должен быть в полиэтиленовом пакете, а представить себе, что пацаны гуляют под песни «Ласкового мая» немыслимо вовсе). Даже речевки наперсточника цепляют, потому что я, например, до сих пор могу выдать по памяти «По стране летела тройка, Мишка, Райка, перестройка! Кооператив проверки зрения у местного населения! Эти три движения для вашего головокружения! Полный нашел – в ресторан пошел, пустой нашел – без штанов ушел!».
Но если не обманывать себя и вспомнить по-настоящему, на чьи головы были натянуты эти самые «петушки», куда вы шли и что делали под звуки из магнитофона на плече, не говоря уже про «станки» у метро, то ностальгия как-то сразу проходит. И обратно не хочется.
Спасибо, но больше такого не надо.
*автор отсылает к фильму Серджио Леоне «Однажды в Америке»
