Уроки жизни: Энтони Хопкинс
Сегодня свой день рождения отмечает один из самых значимых актеров современности – Энтони Хопкинс (78). Каждую его реплику жадно глотает Голливуд, каждый фильм с его участием – сенсация. Но сам Энтони смотрит на происходящее с пренебрежением и иронией. Каково быть Энтони Хопкинсом? Как справиться с волной славы, которая, нахлынув однажды, уже не покидала его? Думаю, эти цитаты великого мэтра хотя бы немного приоткроют завесу тайны его загадочной личности.
Лучшие из нас развиваются поздно. В школе я был идиотом. Необщительным типом – другие дети меня не интересовали. Сейчас это называют дислексией или нарушением внимания. А я был просто тупицей. Зато именно поэтому и стал актером.
Россия привлекала меня с детства. В 14 лет я читал «Историю русской революции» Троцкого. Разумеется, когда учителя спрашивали, коммунист я или марксист, я не очень-то хорошо понимал, о чем они говорят. А детям на такие тонкости вообще было наплевать: просто звали меня «болши».
Не хочу на пенсию, боюсь спиться.
Моя жизненная философия? Ты всегда должен понимать, на что способен из одного только презрения к себе. Что бы я ни делал в молодости, все говорили: «Ты безнадежен». Отец говорил: «Безнадежен», ровесники говорили: «Безнадежен». Так что потом все, что со мной случилось в жизни, стало для меня большим откровением.
Поначалу я был физически опасен на сцене. Когда я играл в театре Манчестера, режиссер меня уволил, потому что я чуть не сломал кому-то хребет. Он сказал, что меня слишком опасно выпускать на сцену. Но в результате мне повезло, потому что он посоветовал мне пойти в одну из тех «модных театральных школ», которые сам не одобрял. И я пошел в RADA (Королевская академия драматического искусства. – Прим. ред.), где началась моя настоящая карьера.
Большинство актеров – довольно простодушные люди, считающие себя сложными натурами.
Сейчас мне плевать на театр с высокой колокольни. Честное слово, не понимаю, почему некоторые относятся к нему так трепетно. На кой черт нам весь этот театр четырехсотлетней давности? Кому он нужен? Закатайте его в асфальт. Подумаешь, беда! Все равно это мертвечина.
У меня нет любимых ролей. Я просто работаю. Учу свои роли, знаю, что говорю, и, если берусь за что-то, делаю это как следует. Я прихожу, делаю свое дело и иду домой. Потом получаю чек – вот и вся история. Люди говорят, что это цинично, но они не правы. Это практично.
Люди, которые обвиняют тебя в продажности, на самом деле просто завидуют. Как-то давно один мой близкий приятель встретился в Лондоне с агентом по кастингу из Национального театра, и эта женщина спросила его с ужасно снисходительным видом: «Ну как там Тони?» Он ответил: «Очень доволен, он в Голливуде». «Жаль, продался», – сказала она. «Да, – ответил мой друг. – А еще здорово разбогател и прославился». Она прямо позеленела.
Нет ничего более раздражающего, чем добродетель и высоконравственность. Я не говорю, что сам не фальшивка. Такая же фальшивка, как все остальные. Мы все фальшивки. Все шарлатаны, все испорчены, все лгуны.
Ганнибал Лектер на самом деле весьма интересная фигура. Думаю, втайне мы им восхищаемся. Он воплощает собой невыразимую часть нас самих, желания, фантазии и темные стороны нашей души, и мы можем быть по-настоящему здоровы, только если признаем их существование. Наверное, нам хочется быть такими же сорвиголовами, как он.
Мне нравится мое одиночество. Я никогда никого не подпускал близко, все финтил да увиливал. Конечно, я изображаю теплоту и дружелюбие. Но внутри меня всегда было пусто. Никакого сострадания, только небрежность – и так всю жизнь.
Было время, когда я пил все, что льется. Теперь-то уж никто не пьет, не курит и не ест углеводов. Как ни странно, я рад, что был алкоголиком. Естественно, мне жаль, что от этого страдали другие. Но побывать в шкуре алкоголика – это потрясающе богатый жизненный опыт. Наркотиков я не принимал никогда. Но во мне было столько текилы, что я вполне представляю себе, что такое кислотный трип.
Мой отец был булочником, и на культуру ему было наплевать. Бывало, играю я на пианино, а он входит, стряхивает мучную пыль со своих волосатых рук и говорит: «Что это за фигню ты играешь?» Я говорю: «Бетховена». А отец: «Неудивительно, что он оглох. Ради бога, выйди и займись чем-нибудь». Теперь мне во многом понятен его цинизм.
Я всегда хотел добиться успеха. Хотел познакомиться с Кэтрин Хепберн и Альбертом Финни (79). И особенно с Питером О’Тулом. Я преклонялся перед О’Тулом. Помню, как мы в первый раз пошли с ним в бар. Он сказал: «Как настроение, дорогой? Ладно, давай выпьем и пойдем за нашими «Оскарами»». Меня восхищает такого рода безумие, восхищают пьяницы и разгильдяи.
Жизнь – это хореография. Ничего не проси, ничего не жди и принимай все спокойно. Я так рассуждаю: «Что люди обо мне говорят или думают, меня не касается. Я такой, какой есть, и делаю то, что делаю, просто ради забавы – вот как устроена эта игра. Чудесная игра жизни на ее собственном поле. Здесь нечего выигрывать и нечего терять, здесь не надо ничего доказывать. Не надо выворачиваться наизнанку – чего ради? Потому что я по сути своей никто и всегда был никем». Это пришло ко мне лет 10 назад во время глубокой депрессии, когда я сидел в одном римском отеле. Я повторял это про себя как заклинание. И с тех пор в моей жизни произошло много удивительных событий.
