Разговоры об особом русском характере в последнее время звучат с удвоенной, если не с утроенной силой. Столкнувшись с санкциями, уходом западных брендов и отменой всего российского (от спортсменов до культуры), наш соотечественник, кажется, не только не почувствовал себя обделенным, но даже вспомнил об особом пути русского народа, про который еще полтора века назад писал Федор Тютчев: «Умом Россию не понять». Если верить концепции наличия у нас того самого особого культурного кода, то россияне более приспособлены к проблемам и ограничениям и отличаются сильным духом. Миф ли это? Разбираемся!
Оксана Мороз – доцент департамента медиа ВШЭ; кандидат культурологии; внештатный преподаватель Университета «Синергия»; исследователь цифровой среды
Кандидат культурологи Оксана Мороз в существование особого русского характера не верит как минимум потому, что у всех людей (очевидно) свои особенности и опыт, как профессиональный, так и жизненный: «Не могу представить, что мы можем описать человека из Москвы, Татарстана и с Дальнего Востока какими-то едиными параметрами. Если спросить любого, что собой представляет русский характер, вам воспроизведут стереотипы, клише без самостоятельной рефлексии, скажут, что русские – это народ, который терпит, который способен на героические поступки в нечеловеческих ситуациях. Могут сказать, опираясь на культуру, что это и ленивый народ, неуправляемый (все помнят строки про «русский бунт, бессмысленный и беспощадный»). Все зависит от того, какой у человека культурный бэкграунд».
Можно вспомнить и знаменитые анекдоты про «настоящую русскую женщину, которая и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет», про «русскую литературу, целиком основанную на трагедии», про «русских мастеров, работающих без единого гвоздя». И стереотипы о русских как о народе сильном, прославленном в своих исторических подвигах. И даже практически повседневные сравнения русских с народами других стран – спорим, что после очередного путешествия и у тебя случались разговоры в духе «какие же там другие люди»?
Оксана Мороз уверяет, что на деле «типичные русские» остались в волшебных сказках и былинах – там, откуда пошел русский миф сам по себе.
«Разговоры о русском характере – прежде всего попытка плоско и универсально объяснить психику любого человека, идентифицирующего себя как русского. Это описание, с одной стороны, может успокоить. Если я, например, соответствую каким-то фольклорным героям, могу объяснить свое поведение этими персонажами, значит, я – нормальный человек. С другой стороны, очевидно, что эти же обобщенные высказывания и представления о людях не учитывают многих особенностей, и те, кто себя в этих повествованиях не угадывает, может думать, что с ним что-то не так. Это то, как люди хотят о себе рассказывать или как себя показывать, каким образом формировать свой публичный облик».
Психология существование «национального характера» не исключает и, более того, выделяет его в отдельную сферу – этнопсихологию. Клинический психолог и автор канала «Ок, ясно» Марина Волкова объясняет: «Когда мы развиваемся в определенной среде, на нас неминуемо влияют ее факторы; у представителей одного народа – благодаря тому что люди находятся в более-менее однородной среде – они похожи. Это позволяет говорить о «национальном характере» – устойчивых чертах в поведении людей той или иной нации, влияющих на отношение к другим людям, окружающему миру, быту, труду и тому подобное». Она, правда, уточняет, что это скорее собирательное, философское, чем строго научное определение, и в профессиональном поле, например на уровне экспертных исследований и работ, его практически не изучают. Зато один из тех, кто все же занимается темой русского характера, Андрей Кончаловский, еще несколько лет назад ввел термин «культурный геном» – определенный набор качеств и моральных законов в каждой культуре. Русский культурный код он называет пока не расшифрованным, но утверждает – именно он поможет решить задачу модернизации всех сторон общества.
Марина Волкова – клинический психолог, психотерапевт сервиса «Ясно», редактор канала «Ок, ясно»
Еще до Андрея Кончаловского, как вспоминает Марина Волкова, разговоры о национальном характере вели и другие известные деятели русской культуры. Немецкий философ Вальтер Шубарт, например, писал: «Русской душе чужда срединность. Между двумя крайностями». Историк Василий Ключевский говорил о влиянии расположения Руси: необходимость осваивать реки прививала возможность одного человека чувствовать себя частью большого целого, а равнина воспитывала мягкость и скромность, робость, спокойствие. Философ Николай Бердяев подчеркивал двойственность русского характера и попытки сочетать несочетаемое: язычество и христианство, Европу и Азию, кочевой и оседлый образ жизни.
Представление о русских как о народе с особой судьбой, замечает Оксана Мороз, имеет не только философские, но и политические предпосылки.
«Патриотизм – в принципе очень государственная вещь. Это не российское изобретение, государства многих стран объясняют людям условные правила игры, допустимые нормы. В эти моменты возникают попытки обобщить нацию, народ, и один из способов сделать это – привнести какие-то смыслы. Код как раз отсылает к ним.
Словосочетание «русский культурный код» звучит красиво, наукообразно, создает ощущение, что это не просто политическое измышление, а что это имеет отношение к гуманитарному знанию. Это не так.
Это попытка упаковать в красивые конструкции желание сформировать определенный образ народа».
С этим не согласна психолог Марина Волкова, которая о культурном коде говорит как о понятии вполне конкретном: «Это смыслы, которые зашифрованы в культуре и распознаются теми, кто к ней причастен. Это язык, пословицы и поговорки, сказки, юмор и анекдоты, понятные «своим», музыка, кино и литература, мифология и религия, философия и политика, отношение к реальности – родителям и детям, мужчине и женщине, труду, родине, власти, ритуалы и традиции. Эти культурные ценности складываются веками, и каждое поколение привносит в код что-то свое».
Другая часть, из который состоит представление об особом пути русского народа и о том, что это народ подвига, терпения, – фольклорная, следствие бытовой христианской культуры. Оксана Мороз называет это попыткой объяснить понятными категориями, как действовало общество в тех или иных ситуациях: «Например, история про фатализм и народ подвига родом из Великой Отечественной, которую активно идеализируют. Мол, поскольку тогда наш народ вышел победителем, то те качества, которые были в народе, – они не вариативные, а универсальные, рабочие. Если же мы начнем опрашивать людей, индивидуально или коллективно, то поймем, что их личные траектории могут быть совершенно противоположными».
Вообще, именно как о «народе подвига» о русских говорят чаще всего, и еще Фридрих Ницше, отмечает Марина Волкова, в работе «Ecco Homo. Как становятся самим собой» писал: «…Я называю его русским фатализмом, тем безропотным фатализмом, с каким русский солдат, когда ему слишком в тягость военный поход, ложится наконец в снег. Ничего больше не принимать, не допускать к себе, не воспринимать в себя – вообще не реагировать больше… Глубокий смысл этого фатализма, который не всегда есть только мужество к смерти, но и сохранение жизни при самых опасных для жизни обстоятельствах…»
Если посмотреть на исторические события, через которые проходила страна, может показаться, что русские – действительно тот народ, который умеет приспосабливаться. Однако, как замечает Оксана Мороз, в таких рассуждениях часто отсутствует сравнение (а если и есть, то появляется вне контекста – русских, например, сравнивают с европейцами, у которых другие жизнь и условия), а еще именно ими пытаются объяснить наличие у народа как у сплоченного коллектива единой воли.
«Разумеется, во время кризисов такие убеждения помогают людям – так они чувствуют, что они не один на один с проблемами, а у них есть исторический бэкграунд, на который можно опереться.
Мол, и раньше было плохо, но мы собрались и сейчас соберемся.
Очень часто у людей работает идеологический настрой, когда они говорят, что в 90-е тоже было не очень хорошо, но мы же их пережили. В любое десятилетие было нездорово, но мы же справились.
Это попытка успокоить себя: мы сможем, потому что есть национальный характер.
Хотя понятно, что в решении индивидуальных проблем он никак не поможет: не найдет тебе новую работу, не вылечит твоих близких. Люди – существа социальные, им важно чувство принадлежности, ощущение того, что они не одни».
Ее слова подтверждает психолог Марина Волкова, которая, правда, дополняет, что мы – не Европа и не Азия и в этом смысле действительно уникальны: «Мы сами по себе – и в этом смысле мы можем чувствовать слабую связь со своей идентичностью, но ее «пробуждают» кризисы, с которыми мы встречаемся. Через них мы «вспоминаем» о том, что мы русские – и что значит это прочувствовать и прожить». Наглядную иллюстрацию таких «антикризисных» мер мы наблюдаем и сейчас: «Иначе вместо шести пакетов санкций дело могло ограничиться одним. Но люди проявляют терпение и сплоченность, в чем-то – и вовсе безразличие, сочетающееся с бодростью духа и решительностью. Русскому характеру свойственен энтузиазм, который трудно погасить, если он разгорелся, а еще – предприимчивость, умение адаптироваться и находить выход в любой ситуации».
Однако Оксана Мороз, подытоживая, отмечает, что в современном мире попытка свести представление об отдельном обществе к единым параметрам – «тупиковый инструмент». «Он, во-первых, не учитывает различий между фольклорными нормами и современностью. Во-вторых, не учитывает того, что между «русским» как этносом, как гражданством и как нацией – большая разница, что часто ставится знак равенства между российским и русским. В-третьих, просто не учитывает того факта, что у каждого человека есть свои траектории жизни, которые не укладываются в русский национальный характер». В этом же – стереотипизации людей – она видит глобальную проблему мира: «За десятилетия появилось много культурных, экономических и других пересечений.
Мы все в той или иной степени сегодня интернациональны.
В целом доступ к большому объему информации и количеству мнений размывает этнические и культурные жесткие традиции».
Да, стереотип об особом русском характере формировался десятилетиями (если не веками) и как «антикризисная мера» работает, пожалуй, до сих пор, но вопрос о его реальном существовании, кажется, уходит, скорее, в область философии. Исторический бэкграунд, религия, даже сказки и семейные традиции оправдывают русский фатализм, но перестают иметь смысл при банальном недостатке образования, и на каждую причину, почему национальный характер действительно имеет место быть, находится причина, почему это может быть и не так. Его рассматривают как политический инструмент, как следствие глубокой религиозности, как пережиток Великой Отечественной войны. И пока необходимость в нем продолжает жить и появляться при каждом кризисе, разговоры о нем не утихнут. К лучшему ли это? Покажет время.
